В этом разделе сайта "Сила знаний" мы приглашаем вас к размышлению о различных концепциях столичности, мировом опыте переносов столиц, различных теоретических и практических парадигмах их анализа. Но в то же время, это и приглашение к размышлению о различных ментальных образах российского пространства и его множественных центрах, российском государственном мышлении, его стереотипах и фобиях, его представлениях о центральности и природе власти.

Прежде чем мы перейдем к анализу непосредственных и конкретных идей, концепций и историй, можно сделать несколько предварительных замечаний, которые отчасти предвосхищают наши выводы, а также высказать несколько гипотез и предположений, которые в известном смысле определили логику изложения материала. Они отчасти поясняют план и задачи представленного материала.

Как мы уже упомянули, несмотря на все более заметный рост количества столичных городов, проблематика столицы именно в качестве темы теоретической рефлексии до недавнего времени не привлекала достаточного внимания ученых, что кажется несколько парадоксальным. Хотя существует огромное множество монографий и статей по истории конкретных столиц, которые затрагивают различные аспекты столичной жизни – от архитектуры и социологии до политики муниципального управления, – столичная тема до недавнего времени не входила в число особенно популярных урбанистических тем. В специальной литературе преобладали идеографические исследования столичности и столичных городов в рамках национальных историй или работы, посвященные одному городу, своего рода биографии крупных столичных центров. Немецкий историк Андреас Даум подтверждает это наблюдение, замечая, что изучение столиц на сегодняшний день «находится в инкубационной стадии развития». Этой же причине приписывает теоретическую непроясненность концепции столичности авторитетный американский географ Скотт Кэмпбелл. Он, в частности, замечает, что столица, будучи «легко определимым явлением, остается недостаточно хорошо понятым в качестве особого класса городов».

Самое общее определение столицы подразумевает место пребывания правительства страны, хотя в некоторых современных государствах столичность не вполне соответствует этой дефиниции. Так, в ряде стран (Швейцария, Южная Африка, Боливия) различные столичные функции могут быть разнесены по разным городам, а в Нидерландах правительство располагается в Гааге, то есть за пределами официальной столицы государства. Но такие ситуации являются, конечно, скорее исключением.

Современная концепция столицы является достаточно новой политической категорией. В Европе она начала складываться в том виде, в каком мы ее знаем, только в XVII веке. До этого периода во многих обществах столиц или вообще не было, или их роль была весьма ограниченной и принципиально отличалась от той роли, которую мы приписываем им сегодня. Подъем столиц связан с возникновением наций в результате процессов, которые будут описаны в следующих главах.

Исследователи выделяют несколько фундаментальных функций столицы. Немецкий историк Андреас Даум к важнейшим функциям столицы относит функции администрирования, интеграции, символизации, а также охраны памятников, истории и ценностей национальной культуры. При этом интеграция, о которой он ведет речь, имеет два аспекта– социальный и этнический.

Интегративная функция столицы состоит в ее способности фиксировать и воплощать в себе аспекты и элементы единства нации. Такое единство часто происходит за счет компромисса. Среди наиболее распространенных и важных из этих компромиссов можно выделить компромиссы между двумя или более этносами, религиозными или этнолингвистическими группами, составляющими нацию; компромиссы между местными и общенациональными интересами, между самыми крупными городами страны, между глобальностью и национальностью, а также между международным и партикулярным.

Ученые предлагают различные классификации столичных городов. Примером такой типологии может служить популярная среди урбанологов номенклатура столиц, предложенная авторитетным американским географом Питером Холлом. Питер Холл различает семь видов столиц.

1. Многофункциональные столицы, которые сочетают в　себе большинство ролей национального уровня (Токио, Москва, Лондон).

2. Глобальные столицы, которые сочетают в　себе национальные и　наднациональные функции (Париж, Женева, Вашингтон).

3. Политические столицы, функции которых сводятся к　национальному управлению (Лиссабон, Катманду).

В древности и в Средние века (примерным водоразделом здесь может служить период формирования вестфальской системы) столицы не играли критической роли в жизни государств. Строго говоря, до XVII века столиц в современном смысле слова попросту не существовало. В разных языках слово «столица» означает просто укрепленный город, крепость, королевскую резиденцию (как, например, стол, престол в русском языке) или «мать городов». В мозаике форм человеческих поселений были заметные и успешные коммерческие центры, военные крепости, резиденции князей и королей, а также города-государства, города-империи и важные культовые и религиозные центры. Своих столиц не было даже в крупных имперских государствах древности, например в Македонской империи. Разумеется, во всех этих государствах существовали сильные военные и политические центры. Но собственно столицы в современном смысле этого слова возникают в Европе только в период раннего нового времени. В контексте досовременных государств можно говорить, скорее, о протостолицах.

Можно выделить два типа мобильных или перипатетических столиц: переходящие, или чередующиеся, столицы (itinerant capitals) и блуждающие столицы (wandering capitals или roving capitals).

В контексте генеалогии современных столиц особого рассмотрения заслуживает феномен сакральной – то есть религиозной или ритуальной – столицы. Многие теоретики городов, в том числе такие блестящие историки и антропологи, как Фюстель де Куланж и Пол Уитли, указывали на религиозные истоки урбанизма. Наиболее показательна в этом плане книга последнего «Ось четырех кварталов: предварительное исследование истоков и характера древнекитайских городов», которая стала вехой в понимании урбанистической истории и антропологии. Сакральные столицы в различных формах сложились на всех континентах. Примерами таких ритуальных столиц могут служить Теотиуакан в Мексике, Персеполь в Персии или Большое Зимбабве, ритуальный центр предков народности шон, в Африке.

Сакральные столицы были, по существу, городами-храмами, городами, сложившимися и разросшимися вокруг храмовых комплексов. Особая важность этих сакральных столиц состояла в том, что они были встроены не только в социальный порядок государства, но и в космический порядок. При этом устроительная функция города мыслилась продолжением мироустроительных функций богов и первопредков. Смысл этих городов состоял не только и даже не столько в их географической центральности внутри древних государств, сколько в их роли связующего звена между небом и землей, божественным и человеческим порядками мироздания – своего рода космической центральностью.

Несмотря на многообразие конкретных исторических воплощений королевских столиц в европейских и неевропейских обществах, а также множественность форм монархической власти, можно говорить о некоторых типических чертах королевских столиц как особом классе городов.

В древности и Средневековье столичные функции не отделялись от тела короля или императора. Королевской или княжеской столицей обычно считался город, где находилась резиденция королевской семьи (стол), и потому они были гораздо более мобильны по сравнению с сакральными столицами. При этом сама фигура правителя обычно заслоняла собой пространственную локализацию этой резиденции. В некоторых случаях королевская резиденция могла совпадать с сакральным центром государства и король помимо государственных задач мог также выполнять различные религиозные и ритуальные функции. Религиозный символизм становился в таких случаях частью государственного ритуала. Происхождение монарха при этом часто связывалось с божественными первопредками для религиозной или космической легитимации его власти.

В XVII веке наметилась тенденция исключительно высоких темпов роста именно столичных городов по сравнению со всеми остальными европейскими городами. В предшествующие периоды рост шел приблизительно равномерно и пропорционально во всех городах европейских стран. Однако в XVII веке происходит переход от господства мир-экономик, связанных с торговыми городами, такими как Генуя, Венеция и Антверпен, к подъему крупных национальных экономик, которые были сосредоточены в столицах. На этот факт впервые обратил внимание Фернан Бродель в своей истории европейского капитализма. Впрочем, некоторые современные историки называют его соображения и наблюдения по этому поводу «импрессионистическими». В относительно недавних сочинениях по урбанистической динамике, в частности в работах Жана де Вриза, «импрессионистские» впечатления Броделя получили надежное количественное подтверждение.

Тенденции централизации, которые первоначально координируются и направляются под эгидой королевской власти, служили нескольким важным целям. Главными из них были внутренняя стабильность, формирование крупных внутренних рынков и создание экономики, основанной на масштабе и инновациях.

Алексис де Токвиль справедливо видел Французскую революцию продолжением и логическим завершением тенденций централизации и бюрократизации французского государства и элиты, которые начались еще при старом режиме. Историки обращают внимание на тенденции сверхцентрализации во Франции начиная со времен Ришелье и постепенное превращение страны в систему провинций, схожих с восточными сатрапиями. Подрыв аристократической системы и смена аристократов шпаги на бюрократов и интендантов закладывает основы той новой системы, в которой национальная идентичность приобретает решающую роль.

Какова роль национальных столиц во всех этих процессах?

К сожалению, эта роль в формировании европейского национализма и идеи нации недостаточно хорошо осознана и артикулирована историками и социологами национализма. Бенедикт Андерсон пишет о роли газет, картографии и европейских романов в деле конструирования новой виртуальной идентичности, но практически не упоминает о столицах. Но роль европейских столиц в этих процессах конструирования новой идентичности в деле эмансипации народа от интересов религии, аристократии, королевской власти была не менее важной, если не ключевой. Столица становится подлинным центром национальной консолидации и своего рода визуальной лабораторией национального воображения.

Нации для своего появления нужен центр, который сплачивает разрозненные группы и создает символы, которые легитимизируют существующую власть, создавая для нее более широкую социальную базу, и таким образом позволяют более эффективно вести государственное строительство. Такой центр, как мы видели, уже начал создаваться при режиме абсолютизма, но он был еще не совершенен, так как городское начало в столицах не позволяло им стать прочной и надежной базой власти монархов. Подъем нации позволил изменить эту ситуацию.

Главной точкой отталкивания в формировании облика национальных столиц стало обособление от религии и от королевской власти, а также от внешнего политического господства в случае колонизированных или зависимых государств. Династические и религиозные формы идентичности, которые носят более универсалистский характер, составляют конкуренцию или бросают вызов новой национальной идентичности. Но при этом происходит щедрое заимствование форм со стороны новых столиц из старых репертуаров и резервуаров аристократии, королевской власти и режима сакральности. Эти старые формы становятся строительным материалом для оформления национальной субстанции, иконографии и архитектурных решений. В своем отталкивании от этих старых идентичностей столица во многом подражает формам сакральной столицы и королевского дворца. Победитель, как это часто бывает, подражает побежденному.

Уже в эпоху позднего абсолютизма столица отчасти затмевает дворец. Столичная жизнь становится интереснее светской и аристократической жизни, хотя прежде столица, наоборот, подражала двору. «Столица отбивает охоту жить в провинции, двор открывает нам глаза на столицу и вылечивает от стремления ко двору», – писал по этому поводу в «Характерах» Лабрюйер.

Теория известного норвежского политического социолога Стейна Роккана (1921–1979) позволяет ответить на вопрос, почему в некоторых странах возникали «жесткие» политические столицы, а в других – более мягкие.

Как мы уже отмечали выше, в Европе существует два типа столичных городов – те, которые полностью доминируют над системой городов, и те, которые особенно не выделяются среди других городов. Следуя Умберто Эко, мы назвали такие города соответственно жесткими и мягкими столицами.

Стейн Роккан предложил оригинальное объяснение причин различия стран с моноцефальной и полицефальной структурой городов. С его точки зрения, сформулированной в Концептуальной карте Европы, это различие объясняется периферийным или центральным положением страны по отношению к урбанистическому эпицентру континента, где плотность городов достигает особой густоты и где традиционно концентрировались торговые пути и коммерческие города Старой Европы.

Вестфальская территориальная система господства более строго очертила легитимное пространство власти и закрепила концепцию территориального государства, которое получило приоритет в определении идентичности.

Вестфальская система закрепила идеи нации и национализма в особой политической системе. В соответствии с принципами демаркации границ (limis), которые оказались значимыми для всех частей проекта модерна (от разграничения наук до государственных территорий), строгие территориальные границы отныне будут определять европейскую политику. Вестфальская система провозгласила приоритет территориальной концепции нации над религиозной идентичностью, что отразилось в формуле: чья территория, того и вера. Идеология национализма приобретает юридическую форму, и национально-государственные обязательства вытесняют систему смешанных обязательств, а также промежуточные, аморфные и множественные юрисдикции.

Чем, помимо череды географических и исторических случайностей, определяется месторасположение столицы государства? Ориентированы ли они, прежде всего, на соседей и внешний мир или на внутренние параметры своей территории? Существуют ли какие-то ясные логики и принципы в месторасположении и перемещении столиц? Можно ли говорить о каких-то естественных, географически предопределенных, точках их дислокации?

На мой взгляд, такие логики есть и они достаточно универсальны, хотя в условиях различных форм политического устройства и в различных ситуациях они приобретают свои особенности, в чем мы попробуем убедиться ниже. Безусловно, на расположение столиц оказывало свое влияние множество разнородных факторов, которые сегодня не всегда легко всесторонне учесть.

Вряд ли возможно исчерпывающе описать все возможные сценарии, опции, траектории и переходы в имперском опыте построения и перемещения столиц универсальных империй. Вариации в этой области, как уже было отмечено, определялись слишком большим количеством переменных: пространственным положением, особенностями ландшафта, политических традиций и многими географическими случайностями. Все они едва ли поддаются учету в какой-то универсальной классификации. Тем не менее существует по крайней мере несколько чрезвычайно распространенных и устойчивых приемов, логик и стратегий, которые, по-видимому, носят универсальный характер и которые мы попытаемся кратко здесь описать и объяснить.

Попытка классификации эмпирических законов, определяющих перемещения столиц в универсальных империях, была предложена британским историком Арнольдом Тойнби в его капитальном труде «Изучение истории» (раздел об универсальных государствах). Он выдвинул принцип, согласно которому характер и направление перемещения центра политической власти зависит от того, кто является основателем новой столицы: внешние завоеватели, варвары или пограничные народы. Британский историк богато и интересно иллюстрирует этот принцип, описывая множество исторических деталей, но его изложение остается достаточно путаным, а примеры не всегда подтверждают его тезисы и выделенные закономерности.

Учитывая огромное и уникальное влияние Рима как на формирование европейской урбанистической системы, так и на характер и логику европейского воображения, мы хотели бы уделить немного больше внимания анализу специфических нюансов римской столичности и причинам переноса столицы из Рима в Константинополь.

В Риме впервые в наиболее яркой форме осуществилась идея сосредоточенности или центрированности государства на одном городе, которая впоследствии определила некоторые специфические черты всей европейской истории. В противоположность мощнейшей империи Древнего Востока, Персии, столицы которой часто перемещались, характерной чертой Рима было устойчивое стационарное положение столичного города. Римские политики и поэты говорили о равновеликости города и мира (иногда играя такими словами, как urbis и orbis). При этом город Рим отождествлялся со всей империей, и в сознании многих именитых лиц империи и ее идеологов был равен всему государству. Именно поэтому падение Рима многие современники восприняли как гибель всего государства, хотя фактически Римская империя не исчезала с лица земли и лишь изменила свой центр. В исторической ретроспективе можно сказать, что Рим не смог разрешить противоречия между городом и гражданством и погиб, не выдержав этого противоречия и стратегического диссонанса.

К особой категории столиц относятся так называемые отчужденные столицы.

Этот термин впервые возникает в недрах науки археологии, и в частности в публикациях археологов, занимавшихся раскопками старинных городов Нового Света и в особенности Мезоамерики (Монте-Альбан). Первоначально этот термин применялся для обозначения особого типа административных столиц, расположенных на некотором расстоянии от крупных экономических центров и исключенных из непосредственной экономической продуктивной деятельности и процессов обмена. Последующие раскопки показали, однако, что Монте-Альбан был центром коммерции и производства и снабжал себя сам сельскохозяйственной продукцией и, таким образом, не мог соответствовать такому определению. Поэтому археологи признали этот термин неудачным и отказались от его использования для описания административных столиц древних мезоамериканских цивилизаций.

Прологом подъема большинства национальных государств и их столиц послужило крушение мировой системы имперского господства. По мере постепенного распада Испанской, Британской, Французской, Габсбургской, Голландской, Османской и Российской империй освобождались новые народы и, подражая более старым европейским нациям, – прежде всего Англии, Франции и Испании, – строили свои национальные государства и свои столицы. Одним из важнейших векторов символической трансформации, которую претерпели облик и иконография вновь образовавшихся столиц новых государств, было освобождение от иностранных завоевателей.

В этой связи немного условно можно говорить о нескольких поколениях мировых столиц, которые объединяют друг с другом общие национальные особенности и динамика, технологии градостроительства, общие архитектурные влияния и политические акценты.

В государствах Азии, Африки и Латинской Америки наметились сходные тенденции в развитии урбанистических сетей, связанные с особенностями их колониального прошлого. За некоторым исключением в большинстве этих государств столицы возникли в портовых городах, бывших факториях и колониальных портах, ориентированных, прежде всего, на вывоз товаров и сырья в метрополии. Главным фактором, который определил выбор именно этих городов метрополиями, были соображения максимального и наиболее эффективного доступа к сырьевым ресурсам этих государств, соображения логистики и транспортной системы. Таким образом, расположение этих столиц, как правило, диктовалось коммерческими, а не политическими или административными соображениями (как мы сможем убедиться ниже, в сравнении с государствами Африки и Азии это касалось государств Латинской Америки в несколько меньшей степени).

Из всех постколониальных континентов Африка оказалась наиболее склонна к смене столиц. Из африканских стран перенос произошел в Малави, Нигерии, Береге Слоновой Кости, Ботсване, Танзании, Гвинее-Бисау, Руанде и Ливии. Это восемь из пятидесяти четырех африканских государств или около 15 % всех этих стран. В конце XIX века также произошли переносы нескольких африканских столиц (в Того, в Намибии и в Гане), но они были связаны исключительно с удобствами колониальной администрации, германской и британской. Кроме того в настоящее время серьезные дискуссии о переносе столицы на самом высоком политическом уровне ведутся в Либерии, Зимбабве, Кении, Сомали, Южном Судане, Гане, Уганде, Экваториальной Гвинее и некоторых других африканских странах. Попытки освобождения от груза колониального прошлого обнаруживаются и в распространенности переименований столиц и целых стран на африканском континенте. Тремя из многих, но ярких примеров такого рода являются переименования столицы Конго (Леопольдвиля), первоначально названного так в честь печально известного своей жестокостью короля Бельгии, в Киншасу, переименование Солсбери, столицы Зимбабве, в Хараре, а также недавнее переименование Претории, столицы ЮАР, в Цване.

Как и в Африке, общими темами переноса столиц в Южной и Юго-Восточной Азии часто было дистанцирование от колониального прошлого этих государств и переносы столиц из колониальных приморских портов вглубь континента. В то же время в противоположность Африке многие государства Азии – особенно на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии – превратились в чрезвычайно динамично развивающиеся экономические регионы. Здесь не было тех острых племенных и этнических проблем, которые были характерны для многих африканских стран. Отсюда специфика столичности и переносов столиц в этом регионе: многие переносы обосновывались не только этническими или постколониальными, но и чисто экономическими причинами.

Правящие генералы Мьянмы в 2005 году перенесли столицу из Рангуна во вновь построенный город под названием Нейпьидо («Королевский город солнца»), расположенный в отдаленной области страны на расстоянии почти 400 км от Рангуна. Решение по этому поводу было принято еще в 2001 году. Переезд произошел буквально за один день в 2005 году: бюрократам Мьянмы приказали упаковать свои чемоданы и отправиться в новую столицу в особый астрологически благоприятный для переезда час. На сегодняшний день население города приближается к миллиону человек и он входит в десятку наиболее быстро растущих городов в мире.

Перенос бирманской столицы стал предметом едких шуток в международной прессе, главным образом по поводу астрологической мотивации этого проекта и беспочвенных опасений по поводу скорого вторжения в страну западного врага. Новая столица характеризовалась как безжизненный город-призрак, построенный по указке диктаторов – правящей хунты во главе с генералиссимусом Тан Шве. В 2007 году один индийский журналист, побывавший в Нейпьидо, назвал город «шедевром градопланирования, целью которого является отражение цветной революции, не с помощью танков и пушек, но с помощью геометрии и картографии». Город раскинулся на площади в более чем 4000 км².

В Индии перенос столицы из портовой Калькутты в Дели осуществился еще в эпоху колониального господства в 1911 году, но, по сути, он уже подготавливал переход к национальной независимости и по своим географическим координатам (центральному расположению) следует в общем форватере деколонизации. Дели был выбран англичанами как наиболее древний центр, в окрестностях которого было расположено множество исторических столиц древней и средневековой индийской цивилизации. Известно, что накануне независимости британцы планировали создать объединенную британо-индийскую администрацию страны, и перенос столицы подготавливал этот переход.

Нью-Дели, где расположены официальные здания, является лишь частью Национального столичного округа Дели. Здесь немало других районов и других, куда более древних, исторических памятников. Дели, удобно расположенный на берегу реки Джамны (Ямуны), до прихода англичан успел побывать столицей Великих Моголов, а до этого здесь были столицы и других держав.

Дискуссии о создании одной или нескольких альтернативных столиц уже много лет идут в Японии. Эти дискуссии были мотивированы, во-первых, угрозой землетрясений и, во-вторых, чрезвычайно высокой концентрацией политических и экономических ресурсов в сравнительно небольшой части страны.

Только в столичном регионе проживает около 30 млн человек. Если же рассматривать мегалополис Японии, который охватывают всю ветку Токио-Иокагама-Нагоя-Киото-Осака-Кобе (шесть основных метрополий страны), то получается что на трех процентах территории страны сосредоточено 63% ее населения. В известном смысле такая концентрация, считают специалисты, является результатом не столько социально-экономических принципов, а особой географии, территориальной структуры Японии и характера ее ландшафта.

Главная тема дискуссий о переносе столицы в Египте – перегруженность Каира. В 1979 году в Египте был основан город Эль-Садат, названный в честь президента страны Анвара Садата. Садат мечтал, что к 2000 году в этот город переедет столица Египта. Однако его планам не суждено было осуществиться. В построенном в Эль-Садате Комплексе министерств сейчас размещается университет.

В 2005 году группа экспертов выступила с предложением перенести столицу в Эль-Минья аль-Гадида в 250 км к югу от Каира. В 2006 на заседании правительства под председательством Ахмеда Назифа было принято менее радикальное решение о переносе столицы (парламента и правительства) из Каира в один из его пригородов. В заявлении правительства говорилось о том, что таким шагом кабинет надеется снизить невероятную нагрузку на инфраструктуру колоссального города, население которого оценивается в 18–20 млн человек (более 20 % населения государства) и продолжает расти на 2 % в год.

В Латинской Америке мы сталкиваемся с самыми высокими уровнями централизации, широкой распространенностью феномена приматных городов, неразвитостью реальных федеративных принципов управления (следует заметить, однако, что многие государства здесь номинально являются федеративными, а несколько унитарных государств региона в прошлом пытались сформировать или стать частью жизнеспособных федераций), высоким уровнем моноцефальности, характерной для урбанистических сетей этого региона. Например, треть населения Чили живет в Сантьяго, и треть населения Аргентины живет в Буэнос-Айресе.

Сверхцентрализация находит свое выражение в целом ряде показателей и индикаторов: высокий уровень концентрации ресурсов в центре, отсутствие выборности региональных и местных органов власти, значительное превосходство доли федеральных расходов в совокупном государственном бюджете над местными расходами. Все эти показатели характерны практически для всех государств Южной Америки. В этот же латиноамериканский урбанистический контекст укладывается Мексика и государства Центральной Америки в силу особенностей общей колониальной истории всех этих государств.

В постсоветском контексте обсуждения возможных переносов столиц прослеживаются общие темы национальной консолидации, децентрализации, а в некоторых случаях озвучиваются также темы деколонизации, хотя и заметно меньше, чем в уже описанных нами регионах.
Казахстан

После распада Советского Союза пять центральноазиатских республик получили государственную независимость. Спецификой среднеазиатских республик было то, что в досоветский период многие из них не имели собственной государственности и в наименьшей степени были готовы к независимости по сравнению с другими республиками СССР. Уникальность Казахстана при этом состояла еще и в том, что к моменту распада Советского Союза титульная нация этой республики, казахи, не были большинством населения в своей стране.

Для современной Европы в целом характерен стабильный характер столиц. Законы дифференциальной урбанизации, описывающие асинхронные законы роста различных групп городов, а также зрелая урбанистическая сеть сделали европейские столицы достаточно устойчивыми и малоподвижными. История формирования европейской городской сети, описанная выше, указывает на невысокую степень распространенности приматных городов, умеренные темпы демографического роста столичных городов, функциональную дифференциацию и диверсификацию урбанистических функций. Моноцефальность характерна главным образом для относительно небольших европейских государств. Морфология большинства европейских городов также характеризуется полицентричностью.

Другими особенностями европейской системы является густая сеть городов, историческая связь гражданства с городскими формами хозяйствования, обязанностями и привилегиями, относительная этническая гомогенность и отсутствие серьезных субэтнических конфликтов. Все эти факторы, вероятно, определили крайнюю нетипичность переносов столиц в этой части мира, во всяком случае в последние 200 лет.

Анализ практик формирования новых столиц и современных дискуссий о возможностях их переноса в новые центры обнаруживает несколько относительно универсальных тем и сюжетов и позволяет сделать несколько более общих наблюдений. Но прежде чем мы попытаемся систематизировать мотивы различных переносов и выделить комплексы причин и каузальные комплексы, которые их стимулируют, сделаем несколько предварительных наблюдений об опыте переносов столиц на основании уже проведенного анализа.

Важно подчеркнуть, что независимо от причин и мотиваций всякий перенос столицы несет с собой ощущение новизны, эмоционального подъема и импульс тотального обновления. В некоторых случаях этот каскад обновлений сосредоточивается на погребении старого, в других – на построении или поисках новых форм. Столица входит в число фундаментальных основоположений государства и культуры, смена которых ассоциируется с учреждением нового порядка. Она относится к той же категории основополагающих институтов и культурных опор общества, к которой относятся также календарь и хронология, система праздников, язык и алфавит.